Краткие заметки и мысли о разных вещах

Бывают одаренные люди, похожие на паяцев, которые, взяв мощный разбег, вдруг останавливаются, не решаясь на прыжок. Это артисты без истинного таланта. Внутреннюю пустоту прикрывающие перед всемогущим Творцом лишь внешним блеском. Разбегу можно научиться. (Маленькому преимуществу по известной шутке Иффланда). А силу для прыжка сообщает только сама природа творца. Поэтому иные артисты так и остаются на подходе к прыжку.

Шарлатан Хогарта изобрел столь искусную машину – с рычагами, гирями, колесами, винтами и т.д., что она могла вытаскивать пробку из бутылки. Но скорее бедная бутылка, зажатая в машину, разлетится на тысячи осколков, чем пробка сможет хоть на волосок выйти из бутылки. Некоторые достижения в искусстве подобны этой машине. С затратой огромных сил, возведением больших сооружений, которые в итоге, – вместо того, чтобы более коротким и простым путем достигнуть желаемого результата, – все задуманное безнадежно разрушают. Удивительные прыжки и скачки наших танцоров поразительно напоминают способ, каким арабы учат верблюдов танцевать. Верблюдов заводят на лист жести, под которым разводят огонь. Когда металл нагревается все больше и больше, животные начинают всё быстрее поджимать свои нежные лапы, а подпрыгивать все выше. Пока наконец всеми четырьмя ногами почти парят в воздухе над обжигающей плитой.

Посмотреть на это занятно. И какой-нибудь европейский балетмейстер, наблюдая эти явления первозданной природы, мог бы воодушевиться и перенять иные па. Иные современные балеты наводят на такую мысль. Монотонные конвульсии бесцветного танцора в пантомиме – а судороги проявляются прежде всего в руках – можно было бы просто назвать вопеж рук. А зритель при этом впадает в пугающее состояние оглохшего, который лишь видит слова, но ничего не слышит и не понимает. А артист, в свою очередь, находит полное понимание у своей публики.

Напомним только о знаках, страстно усиливающих мелодию, впечатление, но которыми наш танцор так и не овладел. И по этому поводу в театре бывают всякие разговоры. Как например, такой:

Почитатель.Великолепно! Божественно!

Какая сила трагизма, сколько энергии, сколько чувства в таких речах! О, аплодируйте, аплодируйте, мой дорогой!

Дилетант. Но я видел лишь бесцветные потуги, не понял ни слова! А вы говорите о какой-то силе, об энергии.

Почитатель. Что вы говорите! Да разве великолепный Х не устремлялся ввысь обеими руками? Разве не сжимал он кулак, а в прыжке оба кулака? Не знаю, где этот гений, это божество берет силы, как он это выдерживает! Разглядыванье калейдоскопа, например, – занятие, где легко сочетается приятное с полезным, – могло бы набойщиков ситца и фабрикантов подтолкнуть создавать невиданные рисунки. Может быть, стоит умной голове от механики изобрести подобный пресс и для штамповки поэтов? Чтобы самые плоские, жалкие ошметки строк, попав в машину и там перемешавшись, выходили бы яркими образами? А поэт, в восторге и легко находил бы мысли, на которые он сам и не способен? Да, сейчас многое из калейдоскопа выплескивается на наши сцены!

Самые разные направления, которых придерживаются поэты в зависимости от их «весовой категории» можно сравнить с розой ветров на море. Противоположные полюса – север и юг, образуют разум и фантазию. Запад и восток – юмор и душу. А отклонения в сторону полюсов исходят из середины. Например, от розы ветров исходит команда: норд-вест, норд-вест-нор, норд-вест-вест, это означает – понял – юмор, понял – юмор – понял, понял – юмор – мор и т.д. И самое плохое для моряка – лучшее для поэтов, особенно если ветер дует со всех сторон. Правда, роза ветров пригона лишь для тех поэтов, которые плавают под парусами в чистой воде, напевая свои милые песенки. А кто решится задавать направление в болоте, где квакают лягушки и скачут по грязи туда сюда? Лихтенберг, Гиппель, Гаманн и другие поместили в книги все самое легковесное, что выдал их «гений». А Вольтер пустил в ход свои остроумные шутки, истинно французские. При том не только в печатном виде, они гуляют и в обществе, и в беседах у всех на устах. Если бы он хотел выглядеть действительно остроумным, он внимательно просматривал бы и сортировал написанные шутки. Пропускал бы их через горнило, прокаливал бы хорошо, а уж потом выпускал бы в общество. Эффективность их как Impromptus* (*экспромт) была бы поразительной. Но Вольтер умер. И в его тетрадях было найдено еще около сотни подобных набросков. Сколь бесценное наследие для шутника, считающего себя призванным оспаривать ценность всякой беседы, но у которого при этом н хватает пороха. Поскольку одна удачная шутка легко перекрывает шесть прежних неудачных, то сотни острых шуток вполне хватит на целую жизнь, если хозяин будет ними по-хозяйски распоряжаться.

Авторы – юмористы напоминают торговцев, предлагающих чужой товар, не имея понятия, как он приготовлен и из чего сделан. Игра слов, шутка – это истинное кулинарное искусство. Дело лишь за тем, чтобы слова и мысли заставить колдовским образом испариться.

Острослов умеет ловко пользоваться обычными выражениями сидящих за столом игроков: господа, скорость – это не колдовство! Наибольшее удовольствие от игры слов получает тот, кто умеет искренне радоваться, если под шляпой обнаруживает птицу, а не ожидаемое яйцо.

Поэтому весьма опасно считать себя остроумным шутником, если время от времени скажешь подходящее словцо. А если действительно ты способен быть умным и остроумным, то возблагодари Бога, создающего все живое. Меткое слово – еще не острая мысль. Острая мысль – еще не глубокая, богатая мысль. А богатая мысль – еще не мысль для всего мира. Но многим самообманщикам и мистификаторам, химерному инстинкту оплодотворения без дара зачатия мы обязаны тем, что появилось так много произведений – эстетических кретинов на ходулях, лишенных внутренней жизни.