К вопросу о русских знакомствах Э.Т.А. Гофмана

Первый русский перевод произведения Э.Т.А. Гофмана был опубликован в 1822 году на страницах литературного приложения к журналу «Сын отечества». Цензурное разрешение на выпуск книги было дано 2 мая, следовательно, еще при жизни писателя, умершего 25 июня 1822 года. Спустя несколько месяцев этот же перевод был издан отдельной книгой, за которой в 1823 году последовали новые перевод. Характерно, что Россия оказалась в числе тех европейских стран, где появились наиболее ранние переводы Гофмана. Обращение к творчеству Гофмана у нас в 20-40-х годах XIX века представляет собой чрезвычайно интересную страницу русско-немецких литературных связей, и естественно, что при уточнении ряда эпизодов, связанных с этим периодом, исследователи зачастую пытались определить и круг русских знакомств немецкого писателя – вопрос. Не нашедший, однако, до сих пор достаточно ясного освещения.

Еще в 1890 году было высказано предположение о том, что А. А. Перовский (Антоний Погорельский) встречался с Гофманом в Дрездене в 1813-1814 годах, познакомился с его произведениями и «не мог не подчиниться его литературному влиянию». Предположение о знакомстве писателей встречается порой и в современных работах о Погорельском. и поскольку в его лице мы, вне всякого сомнения. Находим одного из первых русских читателей Гофмана, возможность подобного личного знакомства следует рассмотреть со всей тщательностью.

Перовский, вступивший в июле 1812 года офицером в 3-й украинский казачий полк, стал участником Отечественной войны и заграничных походов русской армии. Дрезденская и кульмская битвы были последними, в которых он сражался: в октябре 1813 года Перовский назначается адъютантом князя Репнина, генерал-губернатора саксонского королевства. В этой должности Перовский прослужил два года, вплоть до отставки, последовавшей в 1815 году. Вначале резиденция Репнина находилась в Лейпциге, а затем, вслед за уходом французов из Дрездена в середине ноября 1813 года, была перенесена в столицу Саксонии.

Гофман находился на территории Саксонии (представлявшей основной театр военных действий в этот период) с весны 1813 года, то есть с самого начала кампании. Оперная труппа, дирижером которой он был, гастролировала попеременно в Дрездене и Лейпциге. В Дрездене, где Гофман стал свидетелем битвы у стен города, он и дождался освобождения от французской оккупации. 11 ноября 1813 года Гофман записал в дневнике: «…видел австрийского и русского офицеров в полной парадной форме – совершенно своеобразное, изумительное чувство – наконец это свершилось! Свобода!» Последние колонны французских войск, капитулировавших перед союзниками, покинули город 17 ноября; приблизительно к этому времени и относится переезд сюда штаба Репнина. Однако Гофман покинул освобожденный Дрезден уже 9 декабря того же года и более туда не возвращался. Он провел в Лейпциге около девяти месяцев, а затем, получив назначение на судебную должность, уехал в Берлин 24 сентября 1814 года.

Таким образом, знакомство Перовского и Гофмана могло произойти либо в Дрездене, в первые три недели после освобождения города, либо в Лейпциге в 1814 году. Если предположить с большой долей вероятности, что Перовский бывал там в это время. Архив Перовского, как известно, не сохранился. Материалы, относящиеся к его биографии, скудны и недостаточны для того, чтобы даже в общих чертах осветить жизнь писателя в Саксонии в 1813-1814 годах. Перовский, умерший в 1836 году, был свидетелем наивысшей популярности Гофмана в России, однако память современников не сохранила рассказа об их знакомстве.

С другой стороны, ни в дневнике, ни в письмах Гофмана не говорится о знакомстве с каким бы то ни было русским офицером – а в силу ряда причин весьма трудно допустить, что Гофман мог бы обойти молчанием подобное событие. В самом деле, маловероятно, чтобы Гофман, нетерпеливо ожидавший прихода войск освободителей, не отметил бы в дневнике или в письме факт знакомства и тем более общения с представителем русской армии. Нужно учесть длительное время французской оккупации, оскорблявшей патриотические чувства Гофмана, тяжкие бедствия, на которые его обрекла война, начиная с 1806 года, когда Пруссия капитулировала перед Наполеоном. В дневниковых записях 1812 года Гофман с энтузиазмом комментировал известия об успехе русских войск, и это, пожалуй, единственный отклик на внешние события в дневнике человек, поглощенного творчеством, большой личной трагедией и повседневной борьбой за существование. Оказавшись весной 1813 года в гуще военных событий, Гофман продолжал в лаконичных дневниковых записях (их размер лишь изредка превышает 5-6 строк) отмечать сведения о ходе войны, порою останавливаясь даже на таком факте, как простая встреча в пути с казацким отрядом. 29 августа 1813 года на поле битвы под Дрезденом, куда Гофман отправился для оказания помощи раненым, более всего, по-видимому, поразил его воображение один из русских солдат, державшийся с большим мужеством («незабываемое впечатление!»), единственное публицистическое выступление Гофмана в печати – «Видение на поле боя близ Дрездена», написанное в середине декабря 1813 года, — также пронизано чувством глубокого преклонения перед героизмом русских войск.

Существует и еще одна причина, по которой трудно допустить, чтобы Гофман, обычно тщательно фиксировавший в дневниковых записях даже мимолетные встречи, не отреагировал бы на знакомство с Перовским: в течение всей жизни он испытывал настоятельную потребность в постоянном общении с кругом людей, близких ему по интересам и творческим устремлениям. Между тем именно в 1813-1814 годах для близости обоих писателей могли создаться особенно благоприятные условия – война и переезды лишили Гофмана привычного окружения и он с повышенным вниманием относился к тем новым дружеским связям, которые возникли у него в Дрездене и Лейпциге. Общеизвестна заслуга штаба генерал-губернатора Репенина в организации театральной жизни Саксонии после войны, — это была одна из причин, по которой деятельность русской администрации снискала симпатии в среде дрезденской интеллигенции. Таким образом, знакомство и общение Гофмана и Перовского могли быть вызваны деловыми контактами на этой почве, однако в 1814 году речь шла о возобновлении спектаклей немецкого драматического театр аи итальянской оперы, немецкая же оперная труппа, одним из руководителей которой был Гофман начала свои гастроли в Дрездене уже после того, как он покинул ее в Лейпциге 24 сентября 1814 года.

Остается установить возможность знакомства Перовского с творчеством Гофмана во время пребывания в Саксонии и попытаться связать этот момент с возможностью их личного знакомства. Гофман дебютировал на литературном поприще новеллой «Кавалер Глюк», напечатанной 15 февраля 1809 года в Лейпцигском журнале «Allgemeine Musikalische Zeitung»; на страницах этого наиболее авторитетного в тот период немецкого музыкального еженедельника и публиковались в 1809-1814 годах все произведения Гофмана. Большую их часть составляли рецензии на музыкальные произведения и статьи теоретического характера, а также и очерки, впоследствии вошедшие в циклы «Kreisliana» I и II. Из беллетристических произведений Гофман напечатал в «Allgemeine Musikalische Zeitung» — помимо «Кавалера Глюка» — лишь несколько новелл: «Дон Жуан» (1813), «Автомат», «Известие об одном молодом человеке» и «Враг музыки» (1814). Следует отметить, что все произведения Гофмана печатались в журнале без указания имени автора. Таким образом, в 1813-1814 годах лишь весьма ограниченный круг людей в Дрездене и Лейпциге был осведомлен о существовании писателя и музыкального критика Эрнста Теодора Амадея Гофмана. (Характерно, например, что Бетховен лишь в 1820 году узнал о принадлежности и Гофману многочисленных рецензий на его произведения (симфонию №5, увертюры «Кориолан» и «Эгмонт», два трио ор. 70, мессу с-dur, ор 86) и статьи «Инструментальная музыка Бетховена», опубликованных в 1810-1813 годах. Творчество анонимного рецензента надолго запомнилось Бетховену, ведь Гофман был едва ли не первым из современников композитора, осознавших все его значение. Об авторстве Гофмана сообщил Бетховену один из его собеседников (А. Неберих), передавший Гофману благодарственное письмо композитора, написанное вскоре после этого разговора (см.: «Beethoven Konversationshefte» Bd. 1, Leipzig, 1972, S. 271-272, 318)).

Подлинный дебют Гофмана в литературе связан с выходом в свет сборника «Фантастические пьесы в духе Калло». Первые два тома сборника были опубликованы весной 1814 года, третий – в конце того же года; завершающий весь цикл четвертый том вышел из печати весной 1815 года. По времени это соответствует пребыванию Перовского в Саксонии. Однако «фантастические пьесы» печатались далеко от Дрездена, во франконском городе Бамберге, причем также без указания имени автора. Мог ли Перовский прочесть эту книгу в 1814 или 1815 годах? Нет никакого сомнения в том, что он действительно читал «Фантастические пьесы в духе Калло». Знакомство с новеллой Гофмана «Магнетизер», опубликованной во втором томе этого сборника, послужило, по всей видимости, исходным импульсом для работы над незаконченным романом Перовского «Гипнотизер». «Лафертовская маковница» содержит явные реминисценции из повести Гофмана «Золотой горшок», составляющей третий том «фантастических пьес». Перовский, несомненно, читал «Золотой горшок» в подлиннике, поскольку русский перевод этой повести появился значительно позднее «Лафертовской маковницы». Исключена также возможность обращения Перовского к французскому переводу, более позднему по времени. И хотя Перовский был, вероятно, осведомлен о появлении русского перевода новеллы Гофмана, его знакомство с оригинальным немецким изданием «фантастических пьес» не вызывает никакого сомнения. Но читал ли он издание 1814-1815 годов, и притом во время своего пребывания в Саксонии, или же он впервые познакомился с творчеством Гофмана лишь в России? На этот вопрос мы, очевидно, не сможем получить точный ответ. Нельзя, например, установить, пользовался ли Перовский зданием 1814-1815 годов или вторым изданием 1819 года, также вышедшим в Бамберге: изменения, внесенные Гофманом в текст своих произведений при редактировании второго издания не могут послужить основой для соответствующего анализа.

Впрочем, возможности знакомства Перовского с «фантастическими пьесами» еще в Саксонии отрицать невозможно. Дальность расстояния между Бамбергом и Дрезденом в данном случае нем могла, разумеется, послужить помехой: выпуск первого и второго томов был приурочен к пасхе 1814 года, выпуск четвертого – к пасхе 1815 года, то есть ко времени традиционных книжных ярмарок в Лейпциге. Перовский мог обратить внимание на этот сборник благодаря статье Фридриха Рохлиц, известного критика и издателя «Allgemeine Musikalische Zeitung», посвященной «Фантастическим пьесам в духе Калло»23. Первая книга Гофмана вообще вызвала множество откликов в немецкой прессе в 1814-1815 годы причем саксонским изданиям в этом отношении принадлежала едва ли не ведущая роль24. Наконец, внимание Перовского к книге Гофмана могли привлечь представители дрезденской интеллигенции, а в их числе были люди, довольно хорошо знавшие Гофмана: поэт Иоганн Фридрих Кинд, прозаик Фридрих Лаун, издатель дрезденской газеты «Abend-Zeitung» Теодор Хелль; связи Перовского в этой среде вполне вероятны. Можно допустить поэтому, что в 1814 году Перовский уже был в какой-то степени осведомлен о творчестве Гофмана. Во всяком случае, хотя мы и не располагаем никакими сведениями поэтому вопросу, гораздо естественнее предположить, что именно в Саксонии Перовский познакомился с произведениями Гофмана.

Однако возможность личного знакомства ничем не подтверждается. Отсутствие данных на этот счет в дневнике и письмах Гофмана если ни не исключает полностью, то, во всяком случае, делает маловероятным подобное предположение. Оно, несомненно, возникло вследствие отмеченного еще при жизни Перовского факта влияния Гофмана, а на первые повести русского писателя и из ошибочного представления о том, что Перовский и Гофман в 1813-1814 годах жили в одном городе, хотя на самом деле их одновременное пребывание в Дрездене продолжалось не более трех недель. Несомненным является то, что Перовский был одним из первых русских читателей Гофмана. Помимо «Фантастических пьес в духе Калло», Перовский был знаком со сборником «Ночные рассказы» (1816-1817), циклом «Серапионовы братья» (1819-1821) и, возможно, со сборником «Последние рассказы» (1825). В сущности, мы располагаем только этими данными, источником которых являются произведения Перовского; все остальное составляют предположения. Несравненно более обильный материал в этом плане предоставляют нам факты биографии другого русского писателя – Василия Андреевича Жуковского.

Знакомство Жуковского с творчеством Гофмана произошло, по всей видимости, вовремя длительного пребывания поэта в Дерпте (1815-1817 годы). Здесь открывались широкие возможности для удовлетворения того интереса к произведениям немецких романтиков, который Жуковский испытывал на протяжении ряда лет. В Дерпте значительно легче, чем в Петербурге, можно было познакомиться с последней литературной новинкой, изданной в Лейпциге, Брелине, Франкфурте-на-Майне; современная немецкая литература была предметом серьезного обсуждения в университетских кругах, с которыми сблизился Жуковский. К. К. Зейдлиц, в 1816-1820 годах учившийся на медицинском факультете Дерптского университета, писал впоследствии: «… на вечерних собраниях [в Дерпте], на которых ….читали новейшие произведения немецкой словесности, Жуковский укреплялся в знании немецкого языка и литературы. В большом ходу были в ту пору творения Жан-Поля, Гофмана, Тика, Уланда и др., с которыми Жуковский здесь впервые познакомился». Однако если такое знакомство и состоялось, то особого значения ему Жуковский, по-видимому, не придал. Так, в письме к Д.В. Дашкову (датируемом предположительно началом 1817 года) Жуковский, излагая план издания альманаха, одна из книг которого должна была содержать «собрание переводов из образцовых немецких писателей… в стихах и прозе», перечислил ряд имен и произведений. Гофман в этом перечне не упомянут. Открывают его имена Гете и Гердера, причем на долю этих писателей приходится большая часть выделенных Жуковским произведений. Затем следуют Шиллер, Тик, Фуке, Жан Поль, Лихтенберг, Ф. Шлегель, Новалис и др. как явствует из перечня, Жуковский собирался уделить место в альманахе произведениям романтиков. В Дерпте у Жуковского зародилось многие планы; известно, например, что повесть Фуке «Ундина» он прочел в Дерпте в 1816 году и тогда же решил осуществить ее перевод. Вообще вся проза Фуке заинтересовала Жуковского, — в упоминавшемся письме к Дашкову он отмечает его новеллы, прибавляя: «Многое множество прекрасного». Немецкая романтическая проза представлена, следовательно. В списке Жуковского именами Тика, Фуке, Шлегеля и Новалиса.

Однако имя Гофмана часто встречается в дневниковых записях Жуковского, относящихся к его первому заграничному путешествию. Прибыв в середине октября 1820 года в Берлин, Жуковский в скором времени завязал знакомство со многими представителями мира искусства, жившими в то время в прусской столице. Записи Жуковского по большей части представляют сухой реестр имен, встреч и событий; лишь изредка Жуковский позволяет себе дать оценку увиденному и услышанному. Недаром Вяземский сетовал на то, что «отметки его просто колья, которые путешественник втыкает в землю, чтобы означить пройденный путь, если придется ему на него возвратиться, или заголовки, которые записывает он для памяти, чтобы после на досуге развить и пополнить». Этот характер записей Жуковского мог, пожалуй, вызвать у исследователей сомнения в тождестве Гофмана, упоминавшегося несколько раз в тексте дневника, с писателем Э.Т.А. Гофманом. Однако при обращении к фактам биографии Гофмана сомнения эти должны рассеяться. Так, запись от 7 ноября 1820 года в дневнике Жуковского гласит: «Обед(ал) у велик(ого) князя. Pandore. Вечер у графа Грёбена. Гофман. Арнольд с невестою. Молодой офицер. Адъютант кронпринца. Перелив от дурного расположения к хорошему». В числе гостей графа Грёбена Гофман упомянут в дневнике еще два раза – записях от 13 ноября 1820 года и от 16 марта 1821 года. Карл Йозеф Грёбен (1788-1876), вступивший в 1813 году в русскую армию и проделавший ее рядах большую часть кампании 1813-1814 годов стал затем прусским офицером и в период пребывания Жуковского в Берлине занимал пост начальника штаба силезского корпуса. Среди участников освободительной войны у Гофмана было немало друзей и знакомых, уже оставивших к этому времени службу в прусской армии и занимавшихся литературной или научной деятельностью: Фуке, Ваэрст, д’Эльпон и, наконец, сам Люттвиц, написавший, кстати, несколько статей о творчестве Гофмана. Однако знакомству с Гребенном Гофман был обязан своей службой в прусских юридических учреждениям. После Вартбургского празднества и убийства Коцебу реакционеры из «германского союза» выступили с ожесточенными репрессиями против участников революционного движения и представителей демократически настроенной общественности. Карлсбадские постановления (август- сентябрь 1819 года) предусматривали – помимо отмены конституций в германских государствах, вооруженного подавления массовых выступлений и других мер – создание центрально следственной комиссии для борьбы с «демагогическими и революционными проступками». В Пруссии также была создана подобная комиссия, членом которой (по назначению) стал Гофман. Писатель занял твердую и принципиальную позицию, содействовав, например, освобождению ряда арестованных . это послужило одной из причин королевского указа о подчинении комиссии непосредственно директору департамент полиции Камптцу, снискавшему печальную славу вдохновителя большинства репрессивных мер. Однако Гофман продолжал неравную борьбу против реакции не только в служебной, но и литературной сферах (Камптц и комиссия были высмеяны им в «Повелителе блох»), что навлекло на него преследование со стороны министров внутренних дел и юстиции Пруссии вылившееся в длительную ожесточенную травлю. Грёбен, как бывший член «Тугендбунда» и друг одного из обвиняемых также был вынужден давать показания комиссии; позиция Гофмана, несомненно, послужила одной из причин возникновения дружеской близости между ними. Таким образом, появление Гофмана на вечера у Грёбена и встречи Жуковского с ним в том доме в дельнейшем вполне объяснимы.

Имя Гофмана названо Жуковским в перечне гостей еще одного салона в записи от 15 ноября 1821 года («Вечер у М[adam]e Клейст… Чтение Гофмана»). Хозяйка дома, Мария Клейст (сестра Генриха Клейста), поддерживала дружеские отношения с Гофманом. И он иногда посещал ее вечера, на которых постоянно бывали некоторые его друзья. В дневнике Жуковского, например, особенно часто упоминаются в качестве гостей Марии Клейст скульпторы Х.Д. Раух и Х.Ф. Тик, архитектор К.Ф. Шинкель – все они были довольно близки с Гофманом. Наконец. Заметка «чтение Гофмана» может послужить опорным моментом при попытке отождествления. Есть еще одна запись Жуковского, позволяющая судить не только об этом, но и о впечатлениях Жуковского от беседы с Гофманом. В упомянутой выше заметке от 13 ноября 1820 года сказано: «Ужин у Грёбена. Hoffmann Triumph der Ironie»36. не напоминает ли эта лаконичная фраза те строки из воспоминаний о Гофмане, в которых говорится о его монологах, произносившихся в дружеском кругу?

Все это позволяет установить следующее: Жуковский был знаком с Гофманом, встречался с ним в Берлине неоднократно в 1820-1821 годах (в дневнике Жуковского отмечено пять таких встреч), присутствовал при чтении Гофманом его произведения (по всей видимости, это был отрывок из второго тома «Житейских воззрений кота Мурра», работу над которым Гофман заканчивал в последние месяцы 1821 года, отложив еще в июле все остальные замыслы на длительный срок)и, наконец, был 12 ноября 1820 года в гостях у Гофмана.

Но даже и помимо этого мы можем на основании дневниковых записей судить о том, насколько Жуковский был осведомлен о Гофмане и его творчестве во время пребывания в Берлине. Прежде всего, Гоман был чрезвычайно заметной фигурой на берлинском горизонте тех лет; популярность его произведений достигла тогда апогея, а о его жизни и привычках в Берлине ходили настоящие легенды. Успех его оперы «Ундина» настолько запомнился слушателям, что и спустя восемь лет после ее премьеры руководство берлинского оперного театра сочло возможным отказаться от предложения Бетховена написать оперу по пьесе Грильпарцера «Мелюзина» под предлогом, что ее сюжет напоминает «Ундину». Жуковский не мог не знать об опере Гофмана хотя бы вследствие того интереса, который он испытывал к произведениям Фуке, — и, по-видимому, вспоминал о ней много лет спустя.

Кроме того, дневниковые записи Жуковского изобилуют указаниями на встречи с людьми, близкими Гофману. Едва ли не первая запись посвящена игре знаменитого драматического актера Людвига Девриена, которым Жуковский не переставал восхищаться; прибыв в Берлин 14 октября 1820 года, он на следующий день отправился в театр и особо отметил в дневнике участие в спектакле Девриена. 16 октября следует запись: «Несравненный Девриен»; 18 октября: «…пустая пиеса, но Девриен не забывается; для всей роли ее характер и нет ничего ощего с другими». Девриену посвящен, в частности, следующий отзыв в дневнике: «Игра Девриена есть совершенство: он учит роли свои, как человек, глубоко разбирающий человеческое сердце; разбор его игры был бы разбор человеческой натуры; сравнивая оригинал и список. Много можно найти истин нравственных». Восхищение игрой Девриена отразилось и в письмах Жуковского, относящихся к этому периоду. Состоялось и личное знакомство поэта и артиста. Между тем Девриен являлся одним из самых близких друзей Гофмана. И в Берлине ни для кого не было секретом то значение, которое в глазах Девриена имели отзывы Гофмана о его игре; встречаясь с Гофманом почти ежедневно, Девриен воспринял многие взгляды писателя на драматическое искусство и стремился следовать его советам. Трудно предположить, что Жуковский, столь живо интересовавшийся театром и испытывавший восхищение игрой Девриена, остался бы неосведомленным об этой стороне жизни артиста. Но и помимо Девриена у Жуковского в первые же месяцы берлинской жизни возникло немало знакомств, незримыми нитями связывавших его с Гофманом. Сразу же по приезде Жуковский нанес визит Карлу Брюлю, интенданту берлинского театра, отнесшемуся к Жуковскому с большим вниманием. «Главный директор… — писал Жуковский в письме к Е.А, Протасовой, — умный, просвещенный и любящий искусство… граф Брюль взял у меня записку тех пиес, которые мне видеть хочется, и с большим усердием исполняет по той записке. Я назначил ему всего Глука, Моцарта, всего Шиллера и почти всего Шекспира, и роскошничаю». Брюль, руководивший берлинским театром с 1815 года, был довольно близок к Гофману. Их переписка свидетельствует от той деятельной поддержке, которую Брюль оказал постановке «Ундины» в Берлине. Брюль по достоинству оценил оперу Гофмана. Сыгравшую столь значительную роль в становлении немецкой романтической драмы. Вполне возможно, что именно от Брюля и услышал Жуковский о триумфе «Ундины». Еще один участник этого триумфа – архитектор К. Ф. Шинкель, написавший декорации к опере, — был также хорошо знаком Жуковскому; имя Шинкеля впервые появляется в дневнике поэта 6 ноября 1820 года, после чего встречается почти так же часто как и имя Брюля. Гофмана и Шинкеля связывали довольно близкие отношения. Жуковский же постоянно встречался с Шинкелем в салоне Марии Клейст; именно там он обрел свои наиболее длительные и близкие берлинские привязанности. из всех членов постоянно собиравшегося там общества двоих – скульпторов Х.Д. Рауха и Х.Ф. Тика – связывали с Гофманом особенно близкие дружеские отношения; Жуковский неоднократно встречался с ними обоими, а у Рауха к тому же бывал дома.

С «Ундиной» связано и еще одно берлинское знакомство Жуковского – с автором повести, писателем Фридрихом де ла Мотт Фуке. Первая встреча, происшедшая 24 октября 1820 года несколько разочаровала Жуковского, однако в течение ближайшего полугода они продолжали видеться. «Ундина», заинтересовавшая Жуковского еще в Дерпте, была, по всей видимости, одной из тем их бесед. Неизвестно, познакомился ли Жуковский с либретто оперы, написанным Фуке для Гофмана в 1812 году, и в какой степени существование этого стихотворного варианта сказки Фуке связано с решением Жуковского дать переложение прозаического текста в гекзаметре, однако любопытно, что первые попытки перевода «Ундины», относящиеся к 1817 году, были выполнены в прозе. с большой долей уверенности можно утверждать, что намерение дать стихотворный перевод зародилось у Жуковского не ранее поездки в Берлин.

Наконец, у Жуковского в Берлине возникло знакомство с человеком, не только дружившим с Гофманом, но и послужившим прототипом героя одной из его новелл. То был молодой художник Вильгельм Гензель, а новелла, в которой он был выведен под именем Эдмунда Леезена, — «Выбор невесты. Она была опубликована незадолго до приезда Жуковского в Берлин в одном из местных альманахов. Гензель часто посещал Гофмана, оказавшего, кстати, чрезвычайно ильное воздействие на художника в период его творческого становления. 21 февраля 1821 года Жуковский нанес визит Гензелю, а затем неоднократно виделся с ним.

Достаточно упомянуть хотя бы эти берлинские знакомства Жуковского с людьми, весьма близко знавшими Гофмана, чтобы с уверенностью утверждать о значительной степени осведомленности Жуковского в вопросах творчества и биографии немецкого писателя. А ведь помимо этого у Жуковского завязались связи и с другими лицами, встречавшимися с Гофманом, — например, с писателем Людвигом Тиком, с которым Жуковский познакомился в Дрездене в ноябре 1821 года, с Беттиной фон Арним, салон которой он посещал в Берлине, и со многими другими. Но и перечисленных выше знакомств Жуковского вполне достаточно, чтобы судить не только о наличии подобной осведомленности, но и об ее характере. Артист Людвиг Девриен, один из самых близких друзей Гофмана; писатель Фридрих Фуке, а втор «Ундины», участник еженедельных собраний в доме Гофмана, выведенный в «Серапионовых братьях» под именем Лотара; Крал Брюль и Фридрих Шинкель, принимавшие деятельное участие в постановке «Ундины» на сцене берлинского театра; скульпторы Христиан Раух и Христиан тик, познакомившиеся с Гофманом в том же 1820 году, что и с Жуковским, и быстро сблизившиеся с ним и обоими; художник Вильгельм Гензель, давний друг и почитатель Гофмана. Все эти люди, с которыми Жуковский общался в 1820-1821 годах, постоянно встречались с Гофманом, были в курсе его творческих планов и принимали порой участие в их осуществлении. Гофмана, например, связывала с Брюллем, Шинкелем и Фуке не только совместная работа над постановкой «Ундины», — он написал также и музыку к пьесе Фуке «Тассило», ставившейся на берлинской сцене приблизительно в те же годы (1815-1817). Но и в последующее время многие события театральной жизни Берлина, вызвавшие живейший интерес у Жуковского, были связаны с именем Гофмана. Речь идет о премьерах двух опер – «Олимпии»№ Спонтини (1820) и «Вольного стрелка» Вебера (1821). Соперничество обоих композиторов принадлежит истории развития жанра «большой оперы»; в начале 20-х годов XIX столетия оно волновало умы берлинской интеллигенции, несколько напоминая о разразившейся за полвека до того в Париже войне «глюкистов» и «пиччинистов». Гофман, с его обостренным вниманием к событиям музыкальной жизни Европы, оказался непосредственным участником дискуссий, связанных с постановкой обеих опер. Характерно, что Гофман не примкнул к какому-нибудь из противостоящих друг другу лагерей: эта позиция определялась прежде всего тем, что Гофман проницательно отдавал себе отчет в принципиальной значимости творческих устремлений как немецкого, так и итальянского композиторов. Несомненно, что вечер, развивавший идеи, впервые высказанные Гофманом в его теоретических статьях и рецензиях и воплощенные в операх «Аврора» и «Ундина», был значительно ближе Гофману, однако Гофман воздал должное и проблемам, которые затрагивало творчество Спонтини. В «Олимпии» Гофман оценил драматизм музыкального воплощения конфликта и монументальность массовых сцен, то есть подчеркнул наиболее значительные черты зарождавшегося на его глазах стиля «большой оперы». К премьере «Олимпии» Гофман имел непосредственное отношение, поскольку ему принадлежал перевод французского текста либретто на немецкий язык. С творчеством Спонтини связано немало страниц в музыкально-теоретическом наследии Гофмана: еще в 1816 году он рецензировал оперу Спонтини «Весталка» (она продолжала ставиться в Берлине и в последующие годы, и Жуковский был на ее представлении в 1821 году), а в 1821 году – оперу «Лала Рук». Достаточно энергично откликнулся Гофман и на премьеру «Вольного стрелка» Вечера, состоявшуюся 18 июня 1821 года в Берлине. Жуковский оказался в прусской столице в самый разгар дискуссий вокруг постановки обеих опер. С творчеством Спонтини он был знаком, — об этом свидетельствуют записи в его дневнике. 16 ноября 1821 года, отмечая состоявшуюся в этот день встречу с Брюлем, Жуковский прибавляет: «История Спонтини». здесь, несомненно, ощущается отклик на кипение страстей, еще не успевших утихнуть к этому времени, — последняя из статей Гофмана, посвященных «Олимпии», была, например, написана летом того же года и печаталась в нескольких номерах газеты «Zeitung fur Theater und Musik», последний из которых вышел в конце сентября. 23 ноября Жуковский вместе с Брюлем слушает «Вольного стрелка», а спустя два месяца вновь посещает этот спектакль. Можно думать, что впечатления, вынесенные Жуковский от знакомства с произведениями Вебера и Спонтини и от споров в связи с ними в прессе и в обществе, были в известной степени связаны и с именем Гофмана. Но даже если оставить в стороне эти моменты, все перечисленные выше соображения позволяют нам с уверенностью утверждать, что Жуковский был не только знаком с Гофманом, но и довольно широко осведомлен о его творчестве и многих событиях его жизни.

Разумеется, для Жуковского Гофман был одной из значительных фигур в берлинском окружении, но не более того, — творчество Фуке и Тика, например, интересовало его сильнее, чем художественные произведения или музыкально-теоретический статьи и рецензии Гофмана. Однако не будет преувеличением заметить, что впечатление от встреч с Гофманом было довольно сильным и надолго запомнилось Жуковскому, — об этом свидетельствуют, например, цитировавшиеся выше строки из воспоминаний А. О. Смирновой. И хотя появление первых переводов гофмановских произведений на русский язык трудно связать с поездкой Жуковского, тем не менее, некоторые косвенные указания здесь имеются. Жуковский вернулся в Россию в конце 1821 года, и в этом же году А. Ф. Воейков стал соиздателем «Сына отечества». На страницах этого журнала и появляются первые русский переводы новелл Гофмана – «Мадемуазель де Скюдери» (1822) и «Дож и догаресса» (1823), Воейков, бывший в 1814-1820 годах профессором Дерптского университета, имел те же возможности, что и Жуковский, в тот период для знакомства с творчеством Гофмана, и вполне вероятно, что публикация переводов объясняется его инициативой. Но нельзя категорически исключать участия в этом и Жуковского. Разумеется, это всего лишь предположение, к тому же относящееся к кругу вопросов за пределами темы данной статьи, но, вероятно, было бы небесполезным вернуться к нему при углубленном исследовании первоначального периода распространения творчества Гофмана в России.